«Судьба моя уж решена…»

Преображение Татьяны в восьмой главе не было авторским произволом Пушкина. Напротив, автор чутко слышал те возможности, которые открывались в характере, им созданном. Неординарность натуры, так убедительно раскрытая Белинским, как раз позволяет героине стремительно преображаться, изменяться решительно. Еще в Москве кузины находили ее «странной, провинциальной и жеманной». В Петербурге, через два примерно года, мы видим Татьяну «величавой» и «небрежной законодательницей зал».

Онегин чувствует это дыхание «осени холодной» и знает, что любовь к Татьяне — единственное живое чувство, связывающее его с жизнью, способное спасти от «напрасной», как он теперь понимает, скуки. Поэтому он так страстен в своей мольбе — мольбе о жизни. Поэтому мольба Онегина только ему самому, привыкшему властвовать над своими чувствами и судьбами других людей, кажется смиренной. Смирения перед обстоятельствами, перед судьбой в письме нет. Напротив, все письмо — протест против необходимости «смирять волнение в крови», подчиняться «притворному хладу», который единственно допустим в свете.

Может быть, Татьяна оценит эти перемены в Онегине? Как она воспримет его письмо? Для ответа на этот вопрос важно вглядеться в немую сцену, предваряющую монолог Татьяны.

Эта сцена помогает понять чувства героев, мотивы отказа Татьяны, намерения ее речи, обращенной к Онегину: Дверь отворил он. Что ж его С такою силой поражает? Княгиня перед ним одна Сидит не убрана, бледна, Письмо какое-то читает И тихо слезы льет рекой, Опершись на руку щекой.

Эти «немые страдания» Татьяны воскрешают образ «прежней Тани, бедной Тани» и подчеркивают большую, чем раньше, усталость от горя: В тоске безумных сожалений К ее ногам упал Евгений: Она вздрогнула и молчит, И на Онегина глядит Без удивления, без гнева… Слово «безумие» и его синонимы повторяются в восьмой главе часто. Онегин, «ума не внемля строгим пеням», «гонится как тень» за Татьяной; поняв, что «надежды нет», он «свое безумство проклинает — И, в нем глубоко погружен…».

Онегин так «привык теряться» в мыслях о Татьяне, «что чуть с ума не своротил». И хотя «он не сделался поэтом, Не умер, не сошел с ума», но отличие его от «благоразумных» людей света так явственно, что на страницах восьмой главы появляется имя Чацкого. Онегин прослыл в общем мненье «печальным сумасбродом», хотя старался «разумом всечасно смирять волнение в крови». Татьяна не удивлена внезапным появлением Онегина и принимает его без гнева. Отчего она «вздрогнула и молчит»?

Его больной, угасший взор, Молящий вид, немой укор, Ей внятно все… Этот миг странной и нечаянной близости с Онегиным «в долгом молчанье» дорог Татьяне. Она его не подымает И, не сводя с него очей, От жадных уст не отнимает Бесчувственной руки своей.

О чем теперь ее мечтанье? Пушкин призывает нас угадать мысли и чувства героини этим вопросом. Отчего же так жестоки слова объяснения?

Что руководит Татьяной, если не «злобное веселье», не суровая месть, которую невозможно предполагать, когда воскресла «простая дева, С мечтами, сердцем прежних дней»?