Тема войны в повести К. Воробьева «Это мы, Господи!..»

Предметом своей литературы К. Воробьев сделал личный, исключительно трудный, не укладывающийся в рамки обычных человеческих горестей, жизненный опыт. Этот опыт, помноженный на опыт людей, которые, как и сам Воробьев, жили под тяжестью выпавших на их долю неслыханных испытаний, осмыслил и перевел в русло литературы автор военной прозы. Над повестью «Это мы, Господи!..» он работал еще на войне. В 1943 году его партизанская группа вынуждена была укрыться в подполье, он сидел на чердаке дома в Шяуляе и, каждую минуту ожидая смертельной встречи с врагом, неистово торопился, чтобы оставить людям свою память о пережитом в фашистских лагерях. Жизнь на войне заставила по-иному взглянуть на людей, на свое отношение к ним.

Не злоба, жестокость и подозрительность, а человечность, доверие, взаимовыручка и, если надо, жертвование собой ради таких же, как ты, — вот в чем основа отношений между людьми. Вот что дает человеку право чувствовать, быть, называть себя человеком. К этому пришел, это понял и это принял герой Воробьева.

Главный герой повести К. Воробьева «Это мы, Господи!..» — двадцатитрехлетний лейтенант Сергей — проходит все тяжести и испытания войны. Три года тяжких мытарств — из лагеря в лагерь, из плена в плен — таковы молодые годы Сергея. В жестких, суровых, нечеловеческих условиях закаляется молодость героя. Война! Чего же можно ожидать человеческого?

Но не до такой же степени: «- Сколько лет? — Двадцать три. — Мне с тобой тут не до шуток, понял? Мальчиком прикидываешься? Поздно… — Мне двадцать три года! — Брешешь, сволочь!..» Потерян внешний человеческий облик, но душа… После «лечебной помощи» капитана Сергей задумывается: «Теперь в нем и впрямь слишком мало чего осталось… Нет, не так!

То, что там есть, в самой глубине души, не вырыгнул с блевотиной Сергей. Это самое «то» можно вырвать, но только цепкими когтями смерти. Иным путем нельзя отделить «то» от этого долговязого скелета, обтянутого сухой желтой кожей.

Только «то» и помогает переставлять ноги по лагерной грязи, только оно в состоянии превозмогать бешеное чувство злобы, желание вспыхнуть на минуту и испепелить в своем пламени расплывчатое пятно, маячащее перед помутившимися глазами, завернутое в зеленое, чужое… Оно заставляет тело терпеть до израсходования последней кровинки, оно требует беречь его, не замарав и не испаскудив ничем! «Терпи и береги меня!» — приказывает оно. — Мы еще дадим себя почувствовать!..» Много пришлось пережить главному герою повести и его окружению. Был в плену у немцев, бежал, опять поймали, отвезли в концлагерь. «Жуткой тишиной полнится барак. Редко кто обращается шепотом к товарищу с просьбой, вопросом. Лексикон обреченных состоял из десяти-двадцати слов.

Только потом узнал Сергей, что это была мучительная попытка людей экономить силы. Так же строго расходовались движения. Тридцать медленных шагов в день считалось нормой полезной прогулки.

Обессиленными, ставшими как восковые свечи пальцами пробуют цепляться за жизнь люди. Тяжело переставляя колодки, идут, поддерживая друг друга, два товарища. В руках они держат по пучку травы. Существовала в лагере какая-то, только пленным ведомая, «питательная» трава «березка». Толкли ее в котелках, пока она пустит сок, потом размеренно жевали…. …В «Долине смерти» создали немцы непревзойденную систему поддержания людей в полумертвом состоянии.

Пленных можно было уже не охранять — дальше одного километра от лагеря никто бы не ушел за целый день…» «Долина смерти» — название говорит само за себя. «Люди в полумертвом состоянии» — это уже не живые, но еще и не мертвые. Это существа, находящиеся на границе жизни и смерти, «живые мертвые», каждый новый день которых может оказаться последним. Но не так мечтал умереть Сергей. Не случайно эпиграфом к повести взяты строки из «Слова о полку Игореве»: «Лучше быть убиту от мечей, чем от рук поганых полонену!» На первых страницах повести, соответственно, и книги «боевой славы», размышляет герой о смерти: «… он думал о смерти и тогда же понял, что, в сущности, не боится ее, только… только умереть хотелось красиво!» Если смерть, то смерть, достойная человека.

И не один раз позже будет размышлять Сергей о конечности бытия. Это не с надрывом и сожалением в голосе и не со слезами на глазах, ведь «хуже смерти ничего не будет!..» Мысли о самоубийстве не дают ему покоя после потери друга, с которым рука об руку пришлось прошагать и испытать немало… . И, когда, казалось бы, уже никуда не убежишь, ничего возможного для спасения собственной жизни нет, Сергей мысленно перелистывает книгу жизни.

Просматривая, вспоминая все до мелочей, он понимает и успокаивает себя тем, что жизнь он прожил так, как мог. Да, спотыкался, падал, но поднимался и уверенно шагал вперед. «Закинув руки за голову, Сергей ходил по камере. Нет, теперь уж ничего, ничего нельзя было сделать…

Оставалось последний раз прошагать мысленно свои двадцать три года. Нет, в прошлом все было так, как надо… Иначе он и не мог.

Только так, как было и должно быть! И только обрыв этой немноголистной повести нелепый… без подписи, без росчерка…» Но нет, еще не обрыв. По-прежнему герой верен мысли о совершении побега.

Ему это удавалось не один раз и, возможно, собрав последние силы , герой совершит очередной побег, который станет для него последним. А пока: «Бежать, бежать, бежать!» — почти надоедливо, в такт шагам, чеканилось в уме слово. «Бе-ежа-ать!» — хотелось крикнуть на весь лагерь и позвать кого-то в сообщники… Нужен был хороший, надежный друг.

И лип Сергей к разговору кучки пленных, прислушивался к шепоту и стону, ловя в них эхо своего «бежать»…