В чем смысл поисков Евгения Онегина в романе Пушкина

Чего же он искал? Напомним: он — человек незаурядным и чуткий к новому, он умел быстро улавливать сущность новых веяний. Так что же он уловил и за чем же он гнался? Неужели только стремление к оригинальничанию двигало им? От искал независимости. Он искал личной свободы. Порыв к свободе — поистине всеобщая тенденция, властно охватившая современников и очевидцев Великой французской буржуазной революции 1789-1794 годов. Она разбила оковы феодализма в общественной жизни и освободила человека от пут старых воззрений. Личность была духовно раскрепощена; свобода считалась неотъемлемым состоянием, необходимым для полного раскрытия духовных возможностей человека. Онегин искал свободы на пути обособления от своей среды, чтобы в меньшей мере ощущать давление принудительного распорядка этого вечного праздника жизни.

Первая такая ступень — роль ученого малого. В самом деле: к чему светскому человеку ученость? Ведь это просто блажь или чудачество толковать что-то там такое о Ювенале, блеснуть цитатой из древних авторов и т. п. Что спрашивать с такого чудака, которого новейшая сплетня интересует меньше научных мнений? И Онегину хоть отчасти удалось ослаб напор среды, притворившись подобным чудаком. Что произошло далее: сказалась ли тут инерция этой роли Онегина увлекло чтение книг? Или сам собой пробудился ум и началось духовное развитие Онегина? Во всяком случае, начал мыслить. На развитии Онегина сказалось не только чтение книг, и посещение театра. Трудно поверить, чтобы он с самого нгча ла, зевая, смотрел на сцену; ведь он зевать-то в театре начал, пожалуй, лишь тогда, когда стал воспринимать ежевечернее пребывание в театре как принудительную дань светскому образу жизни.

Пушкин не ставил перед собой задачу на примере Онегина исследовать процесс внутреннего раскрепощения человека и выпрямления его души. Для этого ему понадобились другие образы: поэт-повествователь и Татьяна с надлежащей убедительностью засвидетельствовали в своем лице благотворность общения человека с высоким искусством. В образе же Онегина запечатлелся самый итог этого процесса: человек выделяется из своей среды и начинает противостоять ей — как это произошло не только с ним, но и с Ленским, с Татьяной. И вот, наконец, Онегин предстал перед светом человеком странным. Он желчный, озлобившийся, вечно чем-то недовольный, почему-то во всем разочарованный, высокомерно или презрительно оглядывающий всех, вернее, глядящий сквозь всех. Чего ему недостает? Ведь отцовских долгов на нем нет, состояние упрочено нечаянным наследством. Он может жить действительно привольно, как это представлялось свету: жить в Петербурге, Москве или в своем поместье, не служить и не прислуживаться, общаться с кем захочет, проводить свои реформы в собственном владении… Чем же еще недоволен он? Действительно, странный человек: непонятный, отстраняющийся от обычного, добивающийся неведомого. Этот странный человек на протяжении романа постепенно приходит к своей последней и главной роли: он предстает как лишний человек, чужой своему окружению и, может быть, всему сословию.

Впервые лишний человек был осмыслен как герой своей эпохи. Пушкинским творением открывается поистине бесконечная галерея образов лишних людей в русской литературе.

Об этом типе будут писать и спорить после Пушкина критики и художники последующих поколений. Они будут выяснять: когда и при каких обстоятельствах он возник? И сохранился ли он впоследствии? Для кого он лишний: для светской толпы, для поместных дворян, для всего правящего сословия и, в целом, для породившей его крепостнической системы? А как понять и оценить его в отношении к народу: не является ли он лишним и для народа?

Споры продолжаются и до нашего времени. Единства мнений в оценке типа лишнего человека 1820-1840-х годов нет и сейчас. Так что можно было бы к ролям, сыгранным героем Пушкина, добавить еще одну — роль «возмутителя» общественных мнений.

Разумеется, ни Онегин, ни Пушкин нисколько не повинны в том, что стало совершаться в общественном сознании после опубликования романа, когда завершил свой жизненный путь в романе герой и когда поэт счел исполненным свой замысел. И тем не менее Онегин продолжал и продолжаем возбуждать недоумение, вызывать споры, размышления, сравнения.

Литературный герой продолжает жить. И это его бытие вне литературы, в сознании ряда поколений само по себе могло бы послужить темой для серьезного и сложного исследования. Но оно выходит за рамки нашего повествования. Вернемся же к своему сюжету! Онегина мы теперь воспринимаем прежде всего как лишнего человека, но не забываем о том, кем он был и через что прошел. Более того: сознаем, что, не пройдя через суету светской жизни, он не пришел бы к опустошению, разочарованности и стихийному протесту против нее. И наконец, возникает еще один вопрос: что следует из подобного наслоения всех ролей Онегина, из учета всех ситуаций, в которых он оказался?

Тут мы подходим к выводу, важность которого даже трудно оценить сначала. Это вывод о том, что привнес Пушкин нового в извечную проблему понимания и изображения процесса развития характера.

Еще раз обратимся к его предшественникам. Вот, например, у Фонвизина в «Недоросле» герои имеют каждый собственный характер. Именно как особые типы поведения, чувствования, отношения к миру предстают Стародум, Правдин, Милон, Софья, Скотинин, госпожа Простакова и ее муж, Митрофан, Цыфиркин, Кутейкин, Еремеевна. Их участие в сюжетном действии, их поведение, речи, намерения, цели — все предопределено их характерами. Но развиваются ли, меняются ли под воздействием событий эти характеры? Ответ приходится дать отрицательный. Какими они вошли в гущу событий, образующих сюжет, такими они и вышли. Они не изменились — изменяется лишь отношение читателя и зрителя к ним по мере их постепенного узнавания.

Подобная статичность характеров вообще была показательной для литературы допушкинского периода. Отчасти это объяснялось самим пониманием природы человека в эпоху классицизма, отчасти же эстетическими канонами, которые наиболее отчетливо сформулировал еще в XVIII веке Буало в своем стихотворном трактате «Искусство поэзии». Три единства (места, времени, действия) и в самом деле не позволяли воссоздать на сцене какое-либо существенное изменение характера за 24 часа из жизни героев. А требование четко отделить страсти «высокие» от «низких» придавало характерам одеолинейность и предопределяло категоричность их оценки.

Правда, до Пушкина делались попытки преодолеть подобную ограниченность. Так, Радищев в своем «Путешествии из Петербурга в Москву» изобразил повествователя-путешественника в известном развитии характера: он не таков в конце, каким был в начале путешествия. Созерцание российской крепостнической действительности не прошло для него бесследно. Негодование, возникшее при виде зверств крепостников, сочувствие к их бесправным жертвам, размышления над тем, как можно помочь народу все это преображает его. Просто чувствительный человек (каким его изображали сентименталисты) становится в полном смысле гражданином, человеком чутким к общественным проблемам.

Романтики Также внесли свой вклад в решение этой проблемы, хотя были еще далеки от полного ответа на все вопросы, связанные с ней.