В чем сущность теории Раскольникова о праве «сильной» личности на преступление

Почему Раскольников со своими страданиями пошел к Соне? Что общего в их судьбе? В чем они не приемлют друг друга? Итак, улик нет, преступник объявился, в истинности своей теории Раскольников не сомневается, — все складывается в его пользу. Теперь можно бы подумать, хотя бы «краешком мысли», и о том, какие первые шаги следует предпринять на украденные деньги, чтобы потом стать благодетелем человечества. Конечно, не сейчас, а когда-нибудь. Но что-то мешает Раскольникову не только спокойно жить, а просто жить. Что именно? А то, что он «как будто ножницами» отрезал себя от всех людей. Человеческая натура его не принимает этого отчуждения от людей. Оказывается, человек не может жить без общения, хотя бы мысленного, с людьми, даже такой гордый человек, как Раскольников. Поэтому душевная борьба Раскольникова становится все и запутаннее, она идет по множеству направлений, и каждое приводит в тупик: Раскольников по-прежнему верит в непогрешимость своей идеи и м речи рае г себя за слабость, за бездарность, то и дело называя себя подлецом. Но в то же время он страдает от невозможности общения с матерью и сестрой, думать ему о них так же мучительно, как думать об убийстве Лизаветы.

И он старается не думать, потому что если начнет думать, то непременно должен будет решить вопрос, куда же их отнести по его теории к какому разряду людей. По логике его теории они должны быть отнесены к «низшему» разряду, и, следовательно, гонор другого Раскольникова может обрушиться и на их головы, на головы Сони, Полечки, Катерины Ивановны… «Раскольников непоследователен, когда пугается определить по означенному виду насекомых и Соню, и Лизавету, и сестру, и, главное, мать. По почему, если уж хочешь окончательно проверить свою «избранность», и не начать прямо с матери? «Кто больше всех может посметь, тот и всех правее!» Сын, который должен убить для «самопроверки» мать, сын, который должен жалеть, что не сумел сделать этого,- таков неумолимый итог внутренней логики, заключенной в «проклятой мечте». Но, конечно, осознать это в полной мере для Раскольникова — самоубийство. Поэтому-то больше всего и боится это осознать. Он инстинктивно и не должен думать о матери (как прежде о Лизавете), потому что эта мысль для него — невыносима. Раскольников должен, по своей теории, отступаться от тех, за кого страдает. Должен презирать, ненавидеть и убивать тех, кого любит. Он не может этого вынести». Ему невыносима мысль о сходстве его теории с теориями Лужина и Свидригайлова, он ненавидит их, но не имеет права на эту ненависть.

И самая напряженная линия борьбы — это его поединки с Порфирием Петровичем. Порфирий Петрович первым понял», кто убил старуху-процентщицу и Лизавету, пришел к этому убеждению психологическим путем. Раскольников с первой встречи со следователем понимает, что тот считает его убийцей. Он понимает, что Порфирий Петрович расставляет ему психологические ловушки. Не попасть в эти ловушки, не проговориться, не заявить прямо о себе как убийце — вот чем определяется линия его поведения в столкновениях с Порфирием Петровичем. Он изнемогает от этой борьбы, он еле выдерживает.

Но и это еще не все! Человек «из-под земли» доводит Раскольникова до крайней точки напряжения сил: у него помрачается сознание. Вот внутренний монолог Раскольникова, отражающий его душевное состояние после первой встречи с человеком «из-под земли»:

«»Старушонка вздор! — думал он горячо и порывисто, — старуха, пожалуй что и ошибка, не в ней и дело! Старуха была только болезнь… я переступить поскорее хотел… я не человека убил, я принцип убил! Принцип-то я и убил, а переступить-то не переступил, на этой стороне остался… Только и сумел, что убить. Да и того не сумел, оказывается… Принцип? За что давеча дурачок Разумихин социалистов бранил? Трудолюбивый народ и торговый; «общим счастием» занимаются… Нет, мне жизнь однажды дается, и никогда ее больше не будет: я не хочу дожидаться «всеобщего счастья». Я и сам хочу жить, а то лучше уж и не жить. Что ж? Я только не захотел проходить мимо голодной матери, зажимая в кармане свой рубль, в ожидании «всеобщего счастья». «Несу, дескать, кирпичик на всеобщее счастие и оттого ощущаю спокойствие сердца». Ха-ха! Зачем же вы меня-то пропустили? Я ведь всего однажды живу, я ведь тоже хочу… Эх, эстетическая я вошь, и больше ничего, прибавил он вдруг рассмеявшись, как помешанный.- Да, я действительно вошь, — продолжал он, с злорадством прицепившись к мысли, роясь в ней, играя и потешаясь ею, — и уж по тому одному, что, во-первых, теперь рассуждаю про то, что я вошь; потому, во-вторых, что целый месяц всеблагое провидение беспокоил, призывая в свидетели, что не для своей, дескать, плоти и похоти предпринимаю, а имею в виду великолепную и приятную цель, — ха-ха! Потому, в-третьих, что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику: из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую и, убив ее, положил взять у ней ровно столько, сколько мне надо для первого шага, и ни больше ни меньше (а остальное, стало быть, так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию — ха-ха!)… Потому, потому я окончательно вошь, — прибавил он, скрежеща зубами, — потому что сам-то я, может быть, еще сквернее и гаже, чем убитая вошь, и заранее предчувствовал, что скажу себе это уже после того, как убью! Да разве с этаким ужасом что-нибудь может сравниться! О, пошлость! о, подлость!.. О, как я понимаю «пророка», с саблей, на коне: велит аллах, и повинуйся «дрожащая» тварь! Прав, прав «пророк», когда ставит где-нибудь поперек улицы хор-р-ро-шую батарею и дует в правого и виноватого, не удостаивая даже и объясниться! Повинуйся, дрожащая тварь, и — не желай, потому — не твое это дело!.. О, ни за что, ни за что не прощу старушонке!»

В этом монологе действительно выявился весь ужас его положения: человеческая натура здесь наиболее остро столкнулась с нечеловеческой теорией. Но теория победила. И поэтому Достоевский как бы приходит на помощь человеческой натуре своего героя.

Эта сцена обнажает весь ужас деяния Раскольникова. Но убийство старухи и Лизаветы это только следствие чего-то более ужасного: преступна, прежде всего, мысль Раскольникова, толкнувшая его на убийство, преступна теория «двух разрядов». Эта теория «даже не обоснование преступления, а уже само преступление. Она с самого начала решает и предрешает один вопрос — кому жить, кому не жить. Если введен критерий «двух разрядов», то главное дело уже сделано.