А зачем изучать «Евгения Онегина»?

Пушкин при жизни дважды осуществил полное издание «Евгения Онегина» (1833, 1837), и, казалось бы, никаких проблем у текстологов, призванных определять окончательный текст романа, возникнуть не могло. Тем не менее они возникли. Более того, в нашем веке они продолжали осложняться, хотя как будто все изначально было ясно. Впрочем, случай с «Евгением Онегиным» в целом оказался довольно типичным. Мы всегда стремимся, чтобы читатели получили самый правильный и единственный текст, санкционированный последней авторской волей. Но на деле все получается иначе.

Несмотря на солидную изученность творческой работы Пушкина над романом, в ней до сих пор остаются и частично, видимо, навсегда останутся белые пятна. Над своим поэтическим шедевром Пушкин работал в лучшую пору своего творчества (1823-1832). Параллельно за этот срок было создано множество крупных и мелких произведений, но единственный роман в стихах писался долго. В нашу задачу не входит подробное изложение и все перипетии творческой истории «Евгения Онегина». Читатель может легко познакомиться с ней по многим источникам, например по великолепному комментарию к роману, написанному Ю. М. Лотманом в 1980 г. Все же мы напомним ее здесь в самом кратком виде.

Первые строфы «Онегина» Пушкин начал в Кишиневе 3 или 28 мая 1823 г. Тут же он перебрался в Одессу, где в течение года с небольшим были завершены две главы и почти закончена третья. Затем в Михайловском уединении (1824-1826) Пушкин написал целых три «деревенских» главы, до шестой включительно. В 1825 г. началась публикация «Онегина» отдельными главами, и в поглавной редакции до 1832 г. вышло восемь глав. Таким образом, современники Пушкина уже прочли всего «Онегина» за год до появления первого полного издания, но при этом поглавный текст заметно отличался от будущего, оставаясь как бы даже самостоятельной версией романа (1). Ранее все это рассматривалось в рамках общего возникновения текста; теперь же, при наличии двух редакций «Онегина», уже решается новая текстологическая проблема.

Однако осложнения начались раньше. В последекабристское время работа существенно замедлилась. В 1828 г., публикуя шестую главу, Пушкин заключил ее обозначением: «Конец первой части», из чего следовало, что он, скорее всего, собирался писать не менее двенадцати глав (это был устойчивый канон). Впоследствии замысел изменился, и когда Пушкин в 1830 г. решил закончить «Онегина», то спланировал весь текст из девяти глав в трех частях и в конце Примечания. Здесь же, в Болдине, он сжигает так называемую «X песнь». По не вполне проясненным причинам он далее меняет и этот план: вписывает в последнюю главу «Письмо Онегина» (1831), затем извлекает из текста восьмую главу «Странствие» (все девять глав имели названия), перерабатывает ее в «Отрывки из путешествия Онегина», придавая им вид черновика, и переставляет в самый конец романа после Примечаний. Девятая глава теперь нумеруется как восьмая. Это и будет полным изданием 1833 г., а буквально перед гибелью Пушкин успевает повторить его, перенеся Посвящение из Примечаний в начало текста и сделав ряд малозаметных поправок.

Издание 1837 г. представляет собою бесспорный, завершенный и засвидетельствованный самим автором текст «Евгения Онегина», который принят современной академической наукой в качестве окончательного (дефинитивного). Казалось бы, что же еще? Но вот здесь-то и возник текстологический парадокс, создавший проблему на ровном месте. Едва ли не во всех популярных изданиях «Онегина», включая даже десятитомное малое академическое (!), текст до сих пор печатается не так, как нам его оставил Пушкин, а с прибавлением так называемой X главы, гипотетических и неполных строф, создающих иллюзию решительной недописанности романа (2). Действительно, что можно подумать, если «Онегин» заканчивается следующим образом:

Казалось…………………………………. Узлы к узлам…………………………….

· И постепенно сетью тайной

· Россия……………………………………

Наш царь дремал……… (3)

Однако соблазн усмотреть в творческих замыслах Пушкина политическую окраску настойчиво укрепляется. «Находка десятой главы показывает, что роман из восьми глав является в сущности незаконченным» (П. Н. Сакулин, 1929). Иные предполагали сознательное искажение текста: «Под давлением цензурно-политических условий поэт вынужден был нарушить замечательную стройность целого» (Д. Д. Благой, 1955). Такие суждения естественно приводили к выводу, что «восемь глав романа — это искусственно свернутая, неполная редакция его» (Г. А. Гуковский, 1957). Важнее всего было то, что в предполагаемом «большом варианте» романа «Онегин, потерпевший полный крах в личной жизни… примыкает к декабристам» (С. М. Бонди, 1957; та же мысль у Гуковского). Между тем перспективы для Онегина-декабриста в законченном романе ниоткуда не вычитываются, да и сама революционная борьба ничем не украсила бы героя, у которого и без того хватает человеческих ценностей.

Мы не случайно обозначили даты процитированных высказываний, как раз в это время начался сдвиг в научной парадигме прочтения «Евгения Онегина», явственно обозначившийся во второй половине 1960-х гг. Он выразился в переходе от поисков исторических, социокультурных, поведенческих соответствий романа и жизни к внимательному всматриванию во внутренний мир текста как таковой, в его стилистику и поэтику. В связи с этим были заново поставлены вопросы о составе и границах текста «Евгения Онегина».

Перенос внимания быстро обнаружил, что от концепции неоконченности романа, концепции законченности его в восьми главах, а также от увлеченности фрагментами «X главы» для доказательства декабризма героя — от всего этого зависит существенная недооценка структурно-смысловых функций «Отрывков из путешествия Онегина» (далее «Отрывки». — Ю. Ч.) и Примечаний в цельнооформленности текста. Как правило, «Отрывки» почти единодушно считали приложением к роману, воспринимали их как необязательный и неравноправный привесок к основному тексту, не подлежащий рассмотрению внутри художественной ткани. Удалось выяснить, что лишь Ю. Н. Тынянов и Г. П. Макогоненко имели на этот счет другое мнение, хотя и декларированное (речь идет о 1967- 1968 гг., когда хорошо известная теперь статья Тынянова «О композиции «Евгения Онегина» была частично опубликована в Италии. Взгляд на «Отрывки» в ней был развит подробнее). Макогоненко отметил, что «Отрывки» «не приложение, но композиционный конец романа» (4). Тынянов еще в 1920-х гг. назвал их «подлинным концом Онегина» (5). Тогда же возникла мысль о художественной функции Примечаний к «Онегину», поскольку они находились в окружении поэтического текста и им усваивались.

Нет необходимости повторять здесь обоснования и аргументацию нового взгляда на место «Отрывков» и Примечаний. Достаточно заметить, что тридцать лет назад тыняновская концепция претерпела второе рождение под влиянием идей структуральной и феноменологической поэтики. Важно увидеть, что Примечания и «Отрывки» осуществляют в сюжете романа ходы, отклоняющиеся в сторону от любовной истории героев, и что эта сюжетная многоплановость, не будучи развязанной до конца, придает законченному тексту характер и форму неоконченности. Поэтому «единственным полноценным текстом романа для нас остается тот, который сам автор предложил читателю как законченный» (Ю. М. Лотман. Комментарий, с. 391). Это и есть издание 1837 г. Из сказанного следует, что восемь глав, Примечания и «Отрывки из путешествия Онегина» являются твердо определенным и стабильным художественным текстом «Евгения Онегина», причем все эти компоненты без исключения и включения каких-либо иных имеют в составе текста равный поэтический статус.