III отделение: Фаддей Булгарин

Стройная концепция «демократии в литературе», однако, обязана своим существованием не столько интеллектуалам из III Отделения, сколько их неутомимому консультанту — Ф. В. Булгарину. Расхожие представления о последнем как о мелком и трусливом шпионе-осведомителе теперь наглядно опровергаются совокупностью документов, сведенных воедино (а в значительной степени — впервые введенных в оборот) стараниями А. И. Рейтблата. Изучение этих документов и сличение их с годовыми отчетами III Отделения убеждают в том, что по крайней мере до начала 30-х годов Булгарин был подлинным «мозговым центром» российской политической полиции.

Булгарин помогал ей не за страх, а за совесть (как ни двусмысленно это звучит применительно к Булгарину). У него имелась своя социально-политическая концепция, которая неизбежно должна была сделать его врагом «литературной аристократии». Булгарин был «демократом». Он очень любил и в своей газете, и в своих доносах — говорить о «слепнем сословии» или «среднем классе».

А. X. Бенкендорф о России в 1827-1830 гг.: Ежегодные отчеты III отделения и корпуса жандармов. [Публикация А. Сергеева] Красный архив, 1929, Т. 6 (37). С. 143-145, 149-150,153,146.

Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф. В. Булгарина в III Отделение. Изд. подготовил А. И. Рейтблат. М.: Новое литературное обозрение, 1998.

Подчиняясь словесной магии, некоторые исследователи превратили Булгарина чуть ли не в идеолога буржуазии. Между тем в понимании Булгарина «средний класс» отнюдь не равен «третьему сословию». По формулировке одного из первых булгаринских доносов (середина мая 1826 г.), «среднее состояние… состоит у нас из:

А) достаточных дворян, находящихся в службе, и помещиков, живущих в деревнях;

Б) из бедных дворян, воспитанных в ка-зенных заведениях) из чиновников гражданских и всех тех, которых мы называем приказными) из богатых купцов, заводчиков и даже мещане.

В позднейшем доносе (21 сентября 1828 г.) он несколько изменяет и еще более сужает границы сословия: «Средний класс, как то чиновники и офицеры, не приближенные к высшим военным чинами.

«Средний класс» в интерпретации Булгарина социально чрезвычайно аморфен (от помещиков до мещан); в сущности, он включает в себя всех лично свободных граждан, кто «в поте лица добывает хлеб свой», — неважно, в поместье, на государственной службе или в «честном бизнесе». Залогом процветания «среднего класса» является покровительство ему со стороны абсолютистского государства. Это принципиально важный момент, обнаруживающий границу между воззрениями Булгарина и действительным буржуазным сознанием. Следует заметить, что булгаринская концепция среднего класса как опоры престола вполне совпадала с позицией III Отделения.

Полезному «среднему сословию» в представлении Булгарина противостоят вредные «русские баре», паразиты и развратники. Замечательно, что совершенно тождественные воззрения на сей счет обнаруживаются и в доносах Булгарина, и в его беллетристике. Вот как характеризует исследователь булгаринскую нравоописательную прозу: «Булгарин заостряет свое «нравоописание» против верхнего слоя дворянства — прежде всего титулованной знати… Распадающиеся социально и морально представители высшего сословия — излюбленные типы в его «нравственно-сатирическом романе».

А вот «нравоописательная» зарисовка, содержащаяся в одном из булгаринских доносов («Секретная газета» от 6 июня 1828 г.): «Князь Вяземский (Петр Андреевич), пребывая в Петербурге, был атаманом буйного и ослепленного юношества, которое толпилось за ним повсюду. Вино, публичные девки и сарказмы против правительства и всего священного составляют удовольствие сей достойной компании»».

Это звучит почти как извлечение из готовящегося к печати «Ивана Выжигина»: самая российская действительность воспринимается Булгариным по сюжетной модели нравственно-сатирического романа.

Но здесь следует сделать одно уточняющее дополнение. Русская «аристократия» осознавалась Булгариным не только как социально-политически, но и как культурно-этнически враждебная среда. Булгарин был «чужаком» в русской культуре. Для большинства знакомых литераторов он был и оставался двойным перебежчиком, «польским псом», чуждым российским интересам. В этой враждебной атмосфере только личная преданность Булгарина власти и заинтересованность власти в нем могли гарантировать его благосостояние и самую безопасность. Булгарин проницательно чувствовал, что между ним, международным проходимцем, и респектабельной остзейской элитой в этом отношении есть принципиальное родство. С вызывающей откровенностью, почти на грани дерзости, он указал на это родство в своем отчете о «политическом духе провинций Остзейских» (куда совершил поездку летом 1827 г.): «Остзейцы вообще не любят русской нации — это дело неоспоримое. Одна мысль, что они будут когда-либо зависеть от русских, — приводит в трепет. По сей же причине они чрезвычайно привязаны к Престолу, который всегда отличает остзейцев, щедро награждает их усердную службу и облекает доверенности. Остзейцы уверены, что собственное их благо зависит от блага Царствующей фамилии и что они общими усилиями должны защищать Престол от всяких покушений на его права. Остзейцы почитают себя гвардией, охраняющей трон, от которого происходит все их благоденствие и с которым соединены все их надежды на будущее время».