М. Ю. Лермонтов на Кавказе в 1840-1841 годах

В 1838-1840 годах Лермонтов вырастает в крупнейшего писателя того времени. В печати появились такие замечательные его произведения, как «Дума», «Поэт», «Бэла», «Русалка», «Ветка Палестины», «Не верь себе», «Еврейская мелодия», «Три пальмы», «Фаталист», «Дары Терека», «Памяти А. И. Одоевского», «Узник», «Первое января», «И скучно и грустно», «Тамань» и другие. В феврале 1840 г. вышел в свет «Герой нашего времени».

Осенью того же года был издан небольшим томиком сборник стихотворений и поэм. По поводу стихотворения «Дары Терека» Белинский писал 9-го февраля 1840 г.: «Итак, о Лермонтове. Каков его «Терек»? Черт знает — страшно сказать, а мне кажется, что в этом юноше готовится третий русский поэт, и что Пушкин умер не без наследника. Во 2 № «Отечественных записок» ты прочтешь его «Колыбельную песню казачки» — чудо! А это — «В минуту жизни трудную…»

Направленность произведений Лермонтова, созданных после возвращения из первой ссылки, звучавших резким обличением николаевского режима («Дума», «Памяти А. И. Одоевского», «Не верь себе» и другие), была нетерпима для правительства, беспощадно и неуклонно преследовавшего малейшее проявление подобных идей. Нужен был только какой-нибудь внешний, как будто бы не носивший политического характера повод, чтобы отправить беспокойного и опасного поэта во вторую ссылку. Настроение Лермонтова и отношение к нему высшего общества метко охарактеризовано И. С. Тургеневым, встретившим его в конце декабря 1839 года дважды — в доме княгини Шаховской и под новый год, на балу, в зале Дворянского собрания.

«Внутренно Лермонтов, вероятно, скучал глубоко; он задыхался в тесной сфере, куда его втолкнула судьба. На бале Дворянского собрания ему не давали покоя, беспрестанно приставали к нему, брали его за руки; одна маска сменялась другою, а он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочередно обращая на них свои сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось, что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического Творчества».

Повод к удалению Лермонтова из столицы скоро нашелся. Из-за дуэли с сыном французского посланника Эрнестом де Барантом, происшедшей в феврале 1840 г. и закончившейся для обоих противников без серьезных последствий, Лермонтов подвергся аресту, а затем высылке на Кавказ.

Во время этих боевых действий Лермонтов проявил большое мужество и многократно подвергал свою жизнь смертельной опасности. Вынужденный, в силу тяготивших его обстоятельств, выступать против горцев, героически отстаивавших независимость родины, поэт в душе глубоко сочувствовал им. Военная служба давно стала ему чуждой. Во время краткого отдыха после военной экспедиции он из Пятигорска писал бабушке:

«То, что вы мне пишете о словах Г. Клейнмихеля, я полагаю, еще не значит, что мне откажут отставку, если я подам; он только просто не советует; а чего мне здесь еще ждать? Вы бы хорошенько спросили только, выпустят ли, если я подам».

В этом же письме он просит о присылке ему книг — сборника повестей Ростопчиной, полного собрания сочинений Жуковского и Шекспира (в подлиннике). «Только, пожалуйста, поскорее; если это будет скоро, то здесь еще меня застанет».

Интересные сведения о боевой походной жизни поэта сообщает его сослуживец Константин Христофорович Мамацев, бывший в то время подпоручиком: «Я хорошо помню Лермонтова и как сейчас вижу его перед собою, то в красной канаусовой рубашке, то в офицерском сюртуке без эполет, с откинутым назад воротником и переброшенною через плечо черкесскою шашкой, как обыкновенно рисуют его на портретах. Он был среднего роста, с смуглым или загорелым лицом и большими карими глазами. Натуру его постичь было трудно. В кругу своих товарищей, гвардейских офицеров, участвовавших вместе с ним в экспедиции, он был всегда весел, любил острить, но его остроты часто переходили в меткие и злые сарказмы, не доставлявшие особого удовольствия тем, на кого они были направлены. Когда он оставался один или с людьми, которых любил, он становился задумчив, и тогда лицо его принимало необыкновенно выразительное, серьезное и даже грустное выражение; но стоило появиться хотя одному гвардейцу, как он тотчас же возвращался к своей банальной веселости, точно стараясь выдвинуть вперед одну пустоту светской петербургской жизни, которую он презирал глубоко. В эти минуты трудно было узнать, что происходило в тайниках его великой души. Он имел склонность и к музыке, и к живописи, но рисовал одни карикатуры, если чем интересовался — так это шахматною игрою, которой предавался с увлечением».

В эпопее боевой жизни Лермонтова этого времени особенно знаменателен день Валерикского сражения (11 июля). По словам самого поэта, описавшего вкратце это сражение, с нашей стороны в бою участвовало 2000 пехоты, со стороны горцев — до 6000 (письмо к А. А. Лопухину).

Галафеев об участии в этом бою Лермонтова доносил начальству следующее:

«Тенгинского пехотного полка поручик Лермонтов во время штурма неприятельских завалов на реке Валерике имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда об ее успехах, что было сопряжено с величайшею для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы». Поэт был представлен к Владимиру 4-й степени с бантом, но корпусный командир заменил эту награду орденом Станислава 3-й степени ввиду того, что «поручик орденов не имеет».

Боевые заслуги Лермонтова отмечались в связи с его участием и в других военных операциях. За участие в экспедиции, состоявшейся в конце октября и в начале ноября, он был представлен к награде вторично, на этот раз к золотой сабле с надписью «За храбрость». В правящих сферах ходатайства о награждении поэта неуклонно отклонялись.

Летом этого года, перед отправлением в последнюю экспедицию, Лермонтов совершил поездку на группу Минеральных Вод, а затем в Ставрополь, чтобы узнать в штабе командующего войсками о результатах своих хлопот об отпуске.