Очерк «В тылу, как в бою»

22 июня 1941 года прогремели первые выстрелы на территории СССР. И не стихали они вплоть 1945. А 9 мая прозвучал последний, но уже праздничный залп, возвестивший о Великой Победе. 2005-ый год стал юбилейным.

Все меньше фронтовиков выходят на парад, посвященный победе, все меньше остается очевидцев той проклятой войны. Но мы, потомки, никогда не забудем рассказов наших бабушек и дедушек о тех годах. В них столько боли, столько страдания и столько житейской мудрости… Война страшна тем, что не щадит никого.

Все мы знаем о блокадном Ленинграде, о Брестской крепости, о Смоленщине. Сколько наших предков погибли на фронтах Великой Отечественной Войны! Сколькие были замучены в фашистских лагерях! Но и в тылу никому не было сладко. Жизнь проходила под девизом: «Все для фронта!

Все для победы!» Самоотверженность и упорство людей в тылу в купе с беспримерной храбрость русских воиной на фронтах добыли победу для нашей страны, освободили народ от захватчиков. О, сколько радости принес голос Левитана, возвестивший об окончательной победе Советского Союза! Но в зеленых, голубых, карих, серых глазах наших победителей все еще горят пожарища, с оглушительным ревом взрываются «зажигалки», длинной вереницей проплывают лица погибших товарищей, жен, отцов, дочерей… Эти люди умеют ценить голубое мирное небо, здоровый восьмичасовой сон, вкусный свежий хлеб, тихое журчание воды…

Во время войны никому из них это не было доступно. И вот передо мной сияют такие голубые глаза. «Когда началась война, мне было двенадцать лет. Естественно, что на фронт я пойти не мог.

Через два года отца не стало… Я был в семье из детей самым старшим, так сказать, кормилец. Поэтому пришлось идти на работу. Брали на заводы только с пятнадцати лет. Но мы с другом все-таки пошли попробовать.

Посмотрели на нас, ребята вроде крепкие, и взяли. От рабочих рук тогда не отказывались. Так я стал работать на заводе по изготовлению радиаторов для самолетов. Идти надо было до нашего цеха пять километров, пешком. Привели меня, значит, на рабочее место.

На моем станке лежат ножницы, паяльник и молоток. Стал я делать каркасы для радиаторов. Железные листы надо было нарезать и спаять, получался такой бочонок без крышки. Это называлось обечайкой. А паяльники тогда были не электрические.

Их приходилось засовывать в горло печи, там нагревать и лишь потом спаивать листы. Ручонки у нас маленькие, силы в них маловато, а паяльник тяжеленный, диаметром с граненый стакан. Одной рукой не возьмешь. Поэтому специально для нас сделали паяльники потоньше. Вот тогда и дело пошло быстрее.

Приходилось работать иногда и по двое суток. А куда деваться?! Подойдут к тебе и скажут: «Надо, милок! Поднатужься! Постарайся!» А как тут постараешься, когда по двое суток не спишь и ешь один раз в день?!

Но деваться некуда… Поэтому единственным желанием у нас, пацанов, было выспаться. Засыпали прямо на ходу или прятались в укромных местах, откуда нас вытаскивали подзатыльниками. Кормили нас в столовой, но, конечно, же плохо. Время тогда было такое.

Платили нам даже какие-то деньги, но они практически все уходили на хлебные карточки. А по этой карточке мы получали 700 грамм хлеба в день. Правда потом, за вредную работу, стали давать по целому килограмму!

Я уж не знаю, из чего хлеб делали, но пшеницы или ржи там точно не было. Его же если сожмешь рукой, он так и останется с отпечатками твоих пальцев. Жили мы тогда в землянках.

Окошки с форточку. Хорошо еще печка была, а у иных и этого не было. Жались в холодных комнатушках, в которых из обстановки только стол да один стул. Я уж этого не помню, а тетка мне потом рассказывала, что приходя домой, я прятался в коровнике и там плакал, потому что на производстве приходилось работать с кислотой, а она разъедала руки до мяса.

Тяжело было… Но мне все равно еще повезло, я ведь не работал «в подвале». «Подвал» — это такое место, где медные листы, из которых мы потом делали каркасы, «травили» кислотой. От паров серной кислоты молодые ребята и женщины теряли зубы, зоболевали плевритом.

Ведь вентилятор часто не работал, а окна были забиты фанерой. Так погиб один мой друг… Вообще люди там менялись часто. С одеждой, кстати, тоже была напряженка. У меня была одна роба, в которой, как говорится, и в пир и в мир.

Да и мыться не всегда получалось. Поэтому мучили меня и вши, и блохи, и чесотка. И только в 44-м году, после взятия нашими войсками Киева, подарили мне на заводе гимнастерку. До победы многие не дожили, а ведь наш город Троицк был далеко от линии фронта, нас даже не бомбили ни разу…

Не от пуль мы погибали… Ты знаешь, говорят у войны не женское лицо, а я бы сказал, что у нее вообще нет лица, а только морда звериная, страшная и злобная…»