Утверждение мысли о влиянии ума, уровня образованности на характер Евгения Онегина

В черновике у Пушкина вместо слов «судьба и жизнь» было написано «царей судьба» — значит, и политические разговоры могли вести Онегин с Ленским. Каждый читает «Онегина» по-своему, и я вовсе не считаю свое прочтение правильным. Но для себя я знаю: вот здесь начинает складываться трагедия Онегина.

«Скажи, которая Татьяна?» Ведь Евгений поехал знакомиться с Ольгой. Его интересовала Ольга — возлюбленная друга. Почему же спрашивает он не о ней, а о ее сестре? Почему говорит: «Я выбрал бы другую…» и тут же спохватывается: «Когда б я был, как ты, поэт…» Встретились два человека, которые могут дать друг другу счастье. Встретились — и заметили друг друга, и могли бы полюбить… Но Онегин отталкивает от себя эту возможность: он не верит в любовь, не верит в счастье, ни во что не верит, не умеет верить… Пушкин знает, что человек может и должен быть счастлив и приносить счастье другим. В своем романе он показывает, как несчастлив и горек жребий безнадежного эгоиста; он спорит с Байроном, ищет новых путей и в жизни и в литературе. В начале четвертой главы, Пушкин опять возвращается к петербургской жизни Онегина. То, что произойдет сейчас между Евгением и Татьяной, не случайно, а подготовлено всей предыдущей жизнью Онегина. Когда-то в юности, едва вступив в свет, Евгений был искренен, знал подлинные чувства:

Он в первой юности своей Был жертвой бурных заблуждений И необузданных страстей.

Но годы, прожитые в фальшивом мире, не прошли даром. «Роптанье вечное души» сменилось равнодушием и к людям, и к чувствам:

В красавиц он уж не влюблялся, А волочился как-нибудь; Откажут — мигом утешался; Изменят — рад был отдохнуть.

Искренние увлечения сменились игрой; надежды и мечты молодости показались наивными, несбыточными; пришло неверие, а с ним — безразличие к жизни:

Так точно равнодушный гость На вист вечерний приезжает, Садится; кончилась игра: Он уезжает со двора, Спокойно дома засыпает И сам не знает поутру,

Куда поедет ввечеру. Жизнь — вист, карточная игра; ведется она, чтобы занять время — и только, чтобы как-то протянуть дни, «зевоту подавляя смехом»; и так Онегин прожил лучшие годы: с шестнадцати до двадцати четырех лет.

Вот как убил он восемь лет, Утратя жизни лучший цвет.

Убил! Это не случайное слово — у Пушкина не бывает случайных слов. Конечно, после таких восьми лет Евгений не подготовлен к настоящему чувству, не умеет предаться ему. Этим и объясняется его трагическое непонимание Татьяны.

Ведь…получив посланье Тани, Онегин живо тронут был… …И в сладостный, безгрешный сон Душою погрузился он. Быть может, чувствий пыл старинный Им на минуту овладел; Но… Но…

Что же помешало Онегину отдаться чувству? Почему он отодвигает, стряхивает с себя «сладостный, безгрешный сон»? Да потому, что сам себе не верит, потому, что, убивая восемь лет жизни, он и сам не заметил, как убил в себе высокое и оставил только низменное, а теперь, когда это высокое готово воскреснуть, — он испугался. Испугался волнений любви, потрясений, страданий, и даже слишком больших радостей испугался — предпочел холодный покой… Разумеется, себе самому он не хочет признаться в этом и объясняет свои поступки для самого себя заботой о юной, неопытной, искренней Татьяне. Проповедь Онегина, на первый взгляд, очень благородна. Будь на его месте обычный светский денди, он не преминул бы именно «обмануть… доверчивость души невинной» , развлечься в деревенской глуши с наивной сельской барышней — и, расставшись с ней, едва она ему надоест, обречь ее на мучения и беду… Онегин не сделал этого — но ведь он не обычный светский денди! Он — как-никак — добрый приятель Пушкина. Он знает цену свету и его «важным забавам», сам Пушкин любит в нем «мечтам невольную преданность» — и вот эти мечты готовы осуществиться: прекрасная, гордая, душевно богатая, возвышенная девушка предлагает ему свою любовь, а он бежит от нее, бежит от своей мечты. Во имя чего?

Когда бы жизнь домашним кругом Я ограничить захотел… …То верно б кроме вас одной Невесты не искал иной… …Но я не создан для блаженства; Ему чужда душа моя…

Это неправда! Как может человек говорить о себе: «я не создан для блаженства»?! Все люди созданы для счастья, но не все умеют быть счастливыми, — вот Онегин не умеет, боится. Он проговаривается:

Скажу без блесток мадригальных: Нашел мой прежний идеал, Я верно б вас одну избрал В подруги дней моих печальных…

Значит, такая девушка, как Татьяна, была когда-то идеалом Онегина! Но идеал этот — «прежний», Онегин больше не верит в него; поздно, как ему кажется, встретил он Татьяну… Ненавидя и презирая свет, он тем не менее заражен его взглядами, его предрассудками:

Я, сколько ни любил бы вас, Привыкнув, разлюблю тотчас; Начнете плакать: ваши слезы Не тронут сердца моего, А будут лишь бесить его…

Почему Онегин так уверен, что иного «семейного счастья» быть не может? Потому что слишком много подобных примеров он видел в свете:

Что может быть на свете хуже Семьи, где бедная жена Грустит о недостойном муже И днем и вечером одна; Где скучный муж, ей цену зная (Судьбу однако ж проклиная), Всегда нахмурен, молчалив, Сердит и холодно-ревнив!

Когда-то, в ранней юности, Онегин верил, вероятно, в возможность высокой любви на всю жизнь. Но свет убил эту веру — и даже надежду на ее возвращение:

Мечтам и годам нет возврата; Не обновлю души моей…

Вот она — главная трагедия Онегина: «не обновлю души моей»! Конечно, с его точки зрения, он прав, он поступает благородно: не веря в возможность любви, отказывается от нее, да еще и воспитывает попутно наивную Татьяну.