Халат как символ лености и свободы в русской литературе XIX века

И человеческий покой не есть совершенное бездействие: ибо совершенное бездействие невозможно… Митрополит Филарет

…Нет мирного покоя, кроме того, что даруется нам разумом… Сенека

Достаточное условие указанного абсолютного блага человека — это покой тела и духа. Пьер Гассенди

Наш ум ленивее, чем тело. Франсуа де Ларошфуко

«И этак проводил время… молодой тридцатитрехлетний человек, сидень-сиднем, в халате и без галстука». Андрей Тентетников и Чичиков. Рисунок С. Ягужинского.

В языке существуют слова, наделенные особой ответственностью в различных областях жизни. Выявить такие слова, проследить линию их жизни у разных авторов, в разных контекстах — труд совершенно необходимый для того, кто хочет уяснить ценностные мотивы литературы, понять ее развитие. Эпиграфы, в которых слово «леность» заменено на более мягкий его синоним «покой», показывают, что рассуждения на тему бездействия характерны для великих умов всех времен и народов.

Истоки этой темы заложены в самой великой книге — Библии: «И совершил Бог к седьмому дню дела Свои… и почил в день седьмый от всех дел Своих, которые делал». Для человеческого покоя Богом была отведена суббота, и субботствование — вхождение в покой, когда человек, удаляясь от мирских сует, сливается с Богом. В Библии четко прослеживается мысль, что, входя в царство покоя, человек входит в царство свободы.

Представление о слиянии этих понятий является аксиомой нашего сознания.

В русской литературе тема «покоя и свободы» была наиболее развита в первой половине XIX века, и среди мастеров пера, обращающихся к ней, я выделяю А. С. Пушкина, П. А. Вяземского, Н. М. Языкова, И. А. Гончарова. Молодой Пушкин, подхватывая излюбленные анакреонтические мотивы, воспевает тему лени:

Вот мой диван. Приди ж в обитель мира, Царицей будь, я пленник ныне твой. Все, все твое: вот краска, кисть и лира — Учи меня, води моей рукой.

Вот так творит культ «мудрой лени» «всеобъемлющий» гений в стихотворении «Сон», которое, возможно, является отрывком из предполагавшейся поэмы «Оправданная лень».

Чем же оправдывается лень? И не является ли эта «мудрая» лень тем самым покоем, корни которого уходят в глубокое прошлое? Ища ответы на эти вопросы, вспоминаешь писателя, который исследовал тему лени до мелочей. В романе И. А. Гончарова » Обломов» эта тема сгущается до крайности, что и порождает возникновение символа, о глубоком смысле которого и не подозреваешь. Этим символом является халат Обломова; образ этой вещи очень часто встречается на страницах романа.

Но это не единственная сквозная деталь произведения: и романтическая ветка сирени, и мягкие туфли Обломова, даже смена места — все это оттеняет характер главного героя, дает меткую характеристику жизненного положения Ильи Ильича на данный момент повествования.

Часто встречающийся образ халата в романе заметил Ю. В. Лебедев, автор учебника «Литература», но он не придал этому особого значения, сказав лишь, что в этом Гончаров вовсе не оригинален, ведь этот прием овеществления человека использован еще Гоголем в «Мертвых душах». Мне кажется, что для Гончарова «взаимоотношения» Обломова и халата имеют более глубокий смысл. Просмотрев некоторые источники народной мудрости, я увидела, что в понятие «халат» вкладывалось значение не только лености, но и продолжительной внутренней болезни. Значение этого символа расширилось в XIX веке, «золотом» веке русской культуры.

Например, взять хотя бы живопись, портретный ее жанр, в котором просматривается следующая закономерность: Пушкин одет в простой халат на картине В. А. Тропинина, В. Г. Перов изобразил Островского в халате на беличьем меху, именно в халатах показаны музыкальные гении М. Глинка и М. Мусоргский на полотнах И. Е. Репина. Халат на этих картинах — не только подробность быта, но и показатель духовного бытия людей искусства. Таким образом, символ халата прослеживается не только в литературе, но и в живописи первой половины XIX века.

И так, халат Обломову «достался по наследству» от его литературного прототипа, «коптителя неба» Тентетникова, героя второго тома «Мертвых душ» Н. В. Гоголя. «Наконец поднимался он с постели, умывался, надевал халат и выходил в гостиную затем, чтобы пить чай, кофий, какао…» — пишет Гоголь, перед этим нарисовав нам сцену протиранья глаз своего героя явно в сатирическом стиле, по которому и узнается Гоголь. Хотя и И. А. Гончаров не раз создает комические ситуации для своих героев, но халат в этом не играет никакой роли, как пишет об этом Ю. В. Лебедев. С халатом мы «знакомимся» уже во втором абзаце первой части романа, и автор называет его на европейский лад «шлафроком». «Это не шлафрок, а халат», — отвечает Илья Ильич своему гостю Волкову, тем самым споря со своим создателем. То есть родиной обломовского халата не является Европа и, представьте себе, даже не Россия.

Это доказывает нам следующие слова: «На нем был халат из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намека на Европу…» Почему халат Ильи Ильича сшит по азиатской моде? Почему Обломовка расположена «чуть ли не в Азии»? Откуда этот загадочный восточный мотив в жизни нашего героя?

И ключ ко всему роману — Сон Обломова — один из авторов журнала «Литературное обозрение» Криволапов называет «среднеазиатской утопией», и в жизненном укладе Ильи Ильича господствуют какая-то восточная созерцательность и азиатский покой.

Знакомство Обломова с Ольгой Ильинской изменяет его до мелочей. Обломов, которого, казалось, ничто не поднимет с дивана, перестает спать, и «халат показался ему противен». При Ольге он стыдится своего прежнего постоянного одеяния, и внимательная девушка подмечает в Илье Ильиче эту перемену.

И после рокового письма Обломова Ольга спрашивает его: «…если даже не другая женщина, а халат ваш будет вам дороже?» Это, на первый взгляд, случайное сравнение показывает, что халат под своими широкими полами «скрывает» и жизненный уклад Обломова, и его «философию покоя». Ольга заставляет Илью Ильича выбирать — и он делает свой выбор. Как только наш герой поселился у Агафьи Матвеевны на Выборгской стороне, он «с халатом простился давно и велел спрятать в шкаф». Но добрая хозяйка постепенно «надевает» на него халат, возвращает Обломова в те условия жизни, которые были до Ольги, в которых Обломову «легко дышится».

А когда отношения с Ольгой усложняются, она, чувствуя это, спрашивает: «Что сгубило тебя? Нет имени этому злу…» Что отвечает на это Илья Ильич? «Обломовщина!» После этого происходит интереснейшая сцена: «Илья Ильич почти не заметил, как Захар раздел его, стащил сапоги и накинул на него — халат!» Зачем автор поставил тире перед словом «халат»? Это смысловое выделение создает эффект неожиданности и вместе с тем бесповоротности, отсутствия другого пути развития событий. И тут наш герой задает Захару совсем нелепый вопрос: «Что это?» Он пугается этой вещи, у него нет сил сопротивляться — и мы понимаем, что все, что связывало Обломова с Ольгой, «уходит», постепенно слабеет.

Надев сейчас халат, Илья Ильич не снимает его до конца своих дней. Эта обреченность напоминает нам другого литературного героя, героя О. Бальзака, для которого шагреневая кожа становится такой же мистической деталью. А тем временем Агафья Матвеевна «заботливо зашивает дыры» на халате Обломова, постепенно погружая Илью Ильича в «обломовщину».

Таким образом, длительные процессы в жизни героя концентрируются в метких фразах о состоянии его халата.

Итак, эти женщины в жизни героя совершают противоположные действия: Ольга «снимает» халат с Обломова, а Агафья Матвеевна «надевает». Из-за авторской объективности мы не знаем о пристрастиях Гончарова, поэтому критики порой контрастно оценивают влияние этих женщин на Обломова. Любовь Ольги носит экспериментальный характер с самого начала: шутка ли — молодая женщина ведет за собою зрелого мужчину!

Агафья Матвеевна так полно и много любит Обломова: как любовника, как мужа, как барина; «она гораздо более женщина, чем Ольга…» — скажет позже критик А. Григорьев.

В романе видится явная граница между людьми «нового» типа и «старого» , и пропасть между ними имеет реальную точку преткновения — халат Обломова. Это доказывает нам и другая линия романа — линия «Обломов — Штольц». И здесь в смысл слова «халат» вкладывается особое значение. Штольц, в существование которого, правда, верится с трудом, «шел к своей цели», отважно шагая через все преграды, и разве только тогда отказывался от задачи, когда на пути его «возникала или отверзалась непроходимая бездна».

Как ни пытается Штольц понять друга, как ни хочет «возродить» его — это ему не удается, он отступает, между Штольцем и Обломовым образуется стена, бездна. Все значение разности двух героев, описывать которое нужно долго, концентрируется в простой вещи — в халате из обычной персидской материи. Когда Штольц пытается ввести Обломова в круговорот петербургской жизни, то Илья Ильич ворчит на него, надевая халат, а затем, как будто эта вещь придает ему смелость, разражается длинным монологом о суетности и пустоте петербургского света.

Когда Штольц навещает друга на Выборгской стороне, он спрашивает его: «Что ты не бросишь этого халата?» «Привычка, Андрей, жаль расстаться», — отвечает Обломов.

Так в чем же дело? Что значит для Обломова его халат? Почему он так дорожит им?

И здесь невозможно не привести стихотворения двух современников Гончарова: Вяземского и Языкова. Эти поэты жили в одно время, более того, их взгляды на жизнь и искусство были в чем-то схожи.

В яземский — поэт и критик, близкий друг Пушкина, его жизнь была долга и несчастна. Пережив жену, детей, похоронив своих литературных друзей, этот талантливый поэт разделил судьбу многих людей искусства пушкинской поры, не сумевших принять изменения в литературе, произошедшие во второй половине XIX века, превратившихся в защитников отмирающих традиций. Вяземский до конца своих дней не принимал произведения Тургенева, Достоевского. Этот поэт написал два стихотворения, посвященные халату.

Первое — «Прощание с халатом» — создано им в 1817 году, когда молодой поэт, прощаясь с беспечной жизнью Москвы, получает назначение в варшавскую канцелярию Новосильцева. «Ода халату» была написана в 1875 году, за три года до смерти поэта. Естественно, на позднее стихотворение Вяземского наложен отпечаток несчастливо прожитых лет; спокойно-мудрый тон повествования «Оды халату» резко контрастирует с дерзким задором молодого поэта. Вяземский возвращается к жанру «давно минувших дней», но ода его вовсе не торжественна, а грустна: поэт переживает катастрофу, связанную с горестями жизни личной, жизни литературной.

Что касается другого мастера пера, то «Языков пользуется у нас завидною участию… кто не знает Языкова? Возьмите любого молодого человека, который читал что-либо, начните читать ему некоторые из стихов Языкова, и он наверное доскажет вам остальное…» Так писал в 1833 году, откликаясь на выход сборника стихотворений Н. М. Языкова, один из критиков. В период расцвета своего дарования Языков был сопоставим по популярности с самим Пушкиным, который восклицал: «Если уж завидовать, так вот кому надо завидовать… Он всех нас, стариков, за пояс заткнет». «Наши мысли и вкусы были почти сходны…» — вспоминает Гоголь после смерти поэта.

Число подобных суждений легко может быть умножено. Увы, творчество Языкова полузабыто в нашем столетии. Он рассматривается как один из второстепенных поэтов, хотя его мастерство владения словом может соперничать даже с пушкинским.

Итак, в 1823 году Языков пишет вслед за Вяземским стихотворение «К халату». В этот период творчества его поэзия носит вольнолюбивый характер. И это, конечно же, связано с декабристскими волнениями, отношение к которым у Языкова было глубоким и болезненным, ведь среди заговорщиков были его литературные товарищи.

Но для Языкова безграничная свобода личности стоит выше политического освобождения России. Независимость «мыслящего студента» противопоставляется как мирской суете, так и символам революционного деяния — именам Зонда и Лувеля. Потому, так или иначе, Языков использует символ халата для того, чтобы показать свое отрицательное отношение к революционным бурям того времени.

Но существуют такие моменты, которые роднят «халат» Языкова, Вяземского и Гончарова. Например, такая перекличка у наших мастеров пера.

У Вяземского:

Как я в твоем уступчивом уборе В движеньях был портного не рабом, Так мысль моя носилась на просторе С надеждою и памятью втроем…

У Языкова:

Пускай служителям Арея Мила и тесная ливрея; Я волен телом, как душой.

У Гончарова: «Халат имел в глазах Обломова тьму неоцененных достоинств: он мягок, гибок, не чувствуешь его на себе; он, как послушный раб, покоряется самомалейшему движению тела».

Здесь удобность чисто физическая переходит в свободу духовную.

Д ля Обломова его халат — это преимущество: «Другой и халата никогда не надевает», — ворчит он после ссоры с Захаром. И для Вяземского в стихотворении «Прощание с халатом» эта вещь, «товарищ неги праздной, // Досугов друг, свидетель тайных дум», означает убежище от светской жизни, олицетворяет личную независимость. И не случайно халат резко противопоставлен у Вяземского «гостиной ливрее», «ярму взыскательной нищеты», как с особой язвительностью названы фрак и мундир.

И Языков противопоставляет свой халат «тесной ливрее» «служителей Арея», то есть военному мундиру.

Но, несомненно, самый яркий момент сходства, самая душевная мысль трех наших мастеров заключается в следующих строках.

У Вяземского:

В них отпрыски пера, которому во дни Мы светлой радости иль облачной печали Свои все помыслы, все таинства свои, Всю исповедь, всю быль свою передавали.

У Языкова:

Как я люблю тебя, халат! Одежда праздности и лени, Товарищ тайных наслаждений И поэтических отрад!

И тотчас вспоминается фраза, сказанная Штольцем: «Да ты поэт, Илья!» Практичный Штольц и не подозревает, насколько он прав, так определяя друга. «Да, поэт в жизни, потому что жизнь есть поэзия. Вольно людям искажать ее», — отвечает ему Обломов, и чувствуется какая-то сила и высота в его словах. Халат — это «поэтический друг» людей, которых я сравниваю, их личная независимость, то есть свобода физическая и духовная.

Халат означает нечто большее, чем одеяние поэта-эпикурейца; халат — это черта дворянского быта, дворянской культуры.

ПОд халатом Обломова спрятаны его кристальная душа, его чистая совесть, его необычная жизнь, вспоминая о которой, нельзя охарактеризовать ее однозначно, но можно почувствовать «прелесть грустную» совсем по-пушкински сказанных Вяземским строк.